Высоцкий оказался в основе нашей вербалики. Высоцкий сложил тот язык, на котором мы говорим. На котором я говорю.
Но — на некоторое время еще вернемся на Таганку. Если верить Петру Вайлю, то связь человека с тем местом, в котором он творит, — неизменна и однозначна[3]. Так что Таганка для Высоцкого — один из безусловных краеугольных камней в его творчестве.
И я понимаю, почему
Таганка — это законсервированное время. Я не ошибусь, если смело заявлю, что по Таганке можно пройти не просто сквозь пространство, но и сквозь время. Не верите? Попробуйте сами.
Я уже говорил про двухэтажные купеческие домики — стряхните с них новомодные вывески кофеен и магазинов, и вы увидите, что в целом ничего не поменялось. А если вы снова перейдете площадь, прямо туда, все к той же «Звездочке», пройдете чуть вперед — по улице Солженицына, бывшей Большой Коммунистической, бывшей Большой Алексеевской — то сохранившиеся усадьбы с маленькими садиками и великолепными парадными увидите. А знаменитая «булочная на углу» (сейчас ее ремонтируют, и кто знает, переживет ли булочная этот ремонт, но мне бы очень хотелось, чтобы пережила), которой заканчивается улица, словно сошла с кадров «Места встречи».
Есть теперь на Таганке и улица Высоцкого. Совсем рядом с театром — маленькая, но важная, именно на ней находится музей и театральный центр его имени. Там играют спектакли, там бережно хранятся личные вещи Владимира Семеновича, там тоже застыло время. Но музеи — они на то и музеи, чтобы время консервировать.
Таганка же сама застыла во времени. Я еще помню времена, когда на Большой Коммунистической перед парадными застыли огромные гранитные тумбы, и я любил спрашивать своих друзей-немосквичей: а для чего они здесь? И мало кто догадывался, что это — чудом сохранившиеся до конца ХХ века коновязи. Приезжал к парадному экипаж, ямщик привязывал лошадь, кавалеры и дамы галантно выходили из кареты или возка и шли по освещенной десятками свечей лестнице на прием или на бал.
Кстати, здесь нельзя не сказать про то самое роковое отличие «парадного» от «подъезда», ставшее притчей во языцех и источником вечного спора питерцев-ленинградцев и москвичей: мол, в Санкт-Петербурге подъезды называют парадными, а в Москве и слова такого не слыхивали. Сказать могу лишь одно: плохо питерцы знают москвичей — в Москве всегда проводилась разница между парадным подъездом и собственно подъездом: и на Таганке эта разница ощутима как нигде. Вот они — широкодверные парадные, а обойди любой дом со стороны двора — и увидишь обычные подъезды, предназначавшиеся для хозяйственных нужд. Именно около них разгружали ломовые извозчики грузовые подводы, заполняли стоявшие здесь же, во дворе, сараи дровами (вспоминаю рассказ мамы о том, как в одном из таких сараев жил ручной лисенок — представляете?! лисенок! в самом центре Москвы!)…
Вот она, остановившаяся жизнь, которой нет и в помине.
А двинемся чуть дальше, вбок, по маленьким улочкам, мимо крохотного трехэтажного домика: если бы не мемориальная доска — мало бы кто знал, что этот домик навеки связан с одним из крупнейших наших поэтов: переулок, в котором стоит этот домик, называется переулком Маяковского — и именно потому, что здесь, в этом домике на Таганке, поэт провел знаковые годы своей жизни. Здесь жили Лиля и Осип Брик, об этой квартире он написал в поэме «Хорошо!»: «Двенадцать квадратных аршин жилья, четверо в помещении: Лиля, Ося, я и собака Щеник…».
При чем тут Владимир Высоцкий? — спросит читатель, и будет не совсем прав: Маяковский для Высоцкого был весьма значимым поэтом, Высоцкий много читал Маяковского, прекрасно знал его стихи наизусть — сохранились воспоминания Нины Максимовны, мамы Владимира Семеновича, о том, как во время войны, сидя в бомбоубежище, маленький Володя декламировал стихи Маяковского. Да и многие друзья юности вспоминают, как Высоцкий читал Маяковского — читал пронзительно, страстно, мощно, прекрасно понимая тонкости текста и тот глубинный смысл, который был заложен в строчках Маяка.
Они, впрочем, были чрезвычайно похожи, Маяковский и Высоцкий, — и мощью литературного дара, и запредельной страстностью к жизни, и фантастической работоспособностью, а главное — отношением к театру. Театральное искусство для Маяковского было чрезвычайно важно — и революционный театр Мейерхольда, новые, не академические театральные формы поглотили его в свое время, и в результате мы имеем ряд замечательных пьес, великолепно отражающих ту странную и страшную эпоху, в которую Маяковскому приходилось творить. Собственно, именно поэтому Юрий Любимов, продолжатель дела Брехта и яркого, площадного театра, театра нового образца, и взял тексты Маяковского в работу — Таганке рубленый ритм стихов «певца моего отечества» донельзя подходил, и в результате родился спектакль-коллаж «Послушайте!», к которому Высоцкий относился с большим вниманием и даже, пожалуй, пиететом, не раз рассказывая на концертах об этой театральной работе.
Впрочем, о театральных ролях нашего героя мы поговорим потом, а пока что перейдем улицу Большие Каменщики и начнем спускаться под гору, к Москве-реке. Слева от нас появятся ровные ряды одинаковых пятиэтажек, сложенных из сероватого, неброского кирпича — еще одно свидетельство времени, тоже воспетое Высоцким. Помните? «Эй, шофер, вези — Бутырский хутор…» — одна из самых оптимистичных песен переходного периода — когда в творчестве Владимира Семеновича начался выход в большую, полновесную поэзию, а сюжетная городская романтика постепенно оставалась за бортом творчества. Так и в этой песне вслед за стилизацией под городской романс следует четкое окончание, финальный удар, окончательный аккорд: «Пьем за то, чтоб не осталось по России больше тюрем, чтоб не стало по России лагерей».
Немного наивное пожелание — впрочем, тоже адекватное своему времени. Не поленитесь, поднимите прессу хрущевских времен — в любой газете или журнале вы обязательно найдете не то что призыв, а священную уверенность в том, что к 1980 году в стране непременно будет построен коммунизм, это был не то что партийный вектор, это была священная мантра, которая повторялась, словно заклинание, — отсюда и светлая наивность советских героев, заброшенных фантазией авторов в послевоенное время. Помните потрясающий диалог Шарапова и Вари Синичкиной из «Эры милосердия» (он вошел практически без изменений и в «Место встречи изменить нельзя») о судьбе мальчишки-найденыша: «Когда он вырастет, то жуликов уже не будет, и ловить станет некого».
Они и вправду верили в такое будущее. Вот только создать его им не удалось. Почему — тема уж точно для другой книги, не для этой.
А мы еще раз посмотрим на ровный прямоугольник пятиэтажек — ведь когда-то на этом месте стояла знаменитая Таганская тюрьма, та самая Таганка, которая «ночи, полные огня», и которую, согласно уже упомянутой песне, «подчистую разобрали». Да, от тюрьмы не оставили и камня на камне, а в построенные на ее месте дома, по легенде, въехали сотрудники правоохранительных органов. Вот такая ирония судьбы!
